пятница, 14 сентября 2012 г.

И лилипута положили в гроб...
Для важности детей сопливых трое
приставили к нему. У самых стоп
приделали ч/б портрет героя –
один прищурен глаз, другой косит,–
покойный был изряднейший пиит,
свои стихи читал блажным фальцетом
и на эстрадах прыгал с пируэтом,
дурачеством смущая малых сих, –
за катафалком шли вдова, жених
вдовы, любовница, друзья,
и нагоняя тучи для дождя,
дул ветер, в них бросая горсти пыли,
возница бил с размаху по кобыле,
та вбок рвалась, а между тем словцо
пошло гулять меж ними: гений, гений,
любовница в ажурной черной пене
кудахтала, как снесшая яйцо,
и стали все кричать наперебой:
он был велик! он рано изнемог!,
но грянул гром, и стройною толпой
соратники пустились наутек.

А «гений» вылез и пошел пешком,
в костюме черном не по росту,
с напяленным на голову мешком,
один к погосту.

©Дмитрий Мельников

2 комментария:

  1. Тук-тук... Вы здесь? Мне нужен ваш весомый совет сейчас в моем блоге :)
    п.с. красиво написано, но какое-то мрачное впечатление остается и недопонятое...

    ОтветитьУдалить
    Ответы
    1. Ну, Дмитрий вообще поєт не из разряда паяцев ))).

      Там, где сердце твое не сгорит
      на полынном огне,
      начинается вид
      горизонта на черной стерне,
      начинается рать
      белых ангелов, нимф и харит,
      там, где сердце твое не сгорит
      и не сможет упасть.

      Высоко-высоко
      ты за ними взлетишь в небеса,
      широко-широко
      расщеперишь пустые глаза,
      и увидишь во сне
      то, чем ты пренебрег наяву —
      как по черной стерне
      ветер гонит сухую траву...


      * * *


      Когда прабабку увели из рая,
      пришла зима и начались снега.
      Снег пальчиками трогала нагая,
      и лёгкая и быстрая нога.
      И не было ни ноября, ни скуки –
      не названным открылся белый свет.
      – Белым-бело, – она сказала в муке.
      – Белым-бело, – услышала в ответ.
      Следов цепочку тут же заметало.
      От мира и от рая далеки...
      Она ещё не ясно понимала,
      что руку греть, что греться от руки.

      2002

      * * *

      Господь небес и огня,
      Господь воды и земли,
      сфотографируй меня
      в мои блаженные дни,

      когда горит бересклет,
      цветет в полях иван-чай,
      и расставания нет,
      и невозможна печаль,

      чтобы на карточке той,
      среди твоей черноты,
      я был такой же простой,
      и невозможный, как Ты,

      чтобы в момент, когда Ты,
      из тьмы достанешь меня,
      не исказились черты,
      при свете Судного дня.

      2005


      Помяни мое имя, Владыко, в начале всех
      апостолов и блаженных – потому что я был лемех,
      полнота орудья, режущий край огня,
      то, с чего Ты речь начинал на исходе дня.

      Я готов объяснить, почему был жесток к Тебе, я берусь
      рассказать до прихода в Портленд откуда грусть –
      я искал совершенства, хоть вера была нужней,
      помяни мое имя, Владыко, у самых рей.

      Если было – имя. Река еще впереди,
      но уж впору снежки лепить из моей груди,
      до того я замерз. Только сердце из темноты
      вырывает куски света – наверное, это Ты.

      * * *

      Господь небес и огня,
      Господь воды и земли,
      сфотографируй меня
      в мои блаженные дни,

      когда горит бересклет,
      и точит мед иван-чай,
      и расставания нет,
      и невозможна печаль,

      чтобы на карточке той,
      среди твоей черноты,
      я был такой же простой,
      и невозможный, как Ты,

      чтобы в момент, когда Ты,
      из тьмы достанешь меня,
      не исказились черты,
      при свете Судного дня.


      * * *

      Если ты умираешь – а ты умираешь,
      не имеет значенья погода сырая,
      как и осень, узлом завязавшая шею
      всем, кто плакал над нею.

      Не имеет значенья жена молодая,
      не имеет значения вера святая –
      все равно ты уходишь, погрузившись по брови
      в одиночество крови.

      Не имеет значенья, не имеет значенья
      даже лестница в небо за долготерпенье –
      жерди черные Бога при последней минуте
      гаснут в солнечной мути.

      Не имеет значенья и то, что ты делал,
      то, что жизнь твоя намертво запечатлела
      на бездушной бумаге, как на лучшей подруге –
      только точки и круги.

      Из бездушной бумаги, как из мелкого гроба,
      не восстанешь, не жди. Не восстанем мы оба.
      Но и то хорошо, что нам снилось все это,
      что мы жили когда-то. Для чего-то и где-то.

      * * *

      Память – штука довольно странная:
      он сидит на даче с фонтанами,
      «Настя, дай Максимчику формочку!»,
      но достаточно дернуть веревочку –

      открывается дароносица,
      и становится камнем песочница.

      Бой жестокий кипит,
      уже трое убиты во взводе,
      и колонна горит,
      а вертушки еще на подходе.

      * * *

      Погоды так безмерно-хороши,
      так сладостно-бессмысленны погоды,
      что хочется не водки для души,
      а что-нибудь исправить у природы.

      Ну, например, бессмертия вдвоем,
      на кухне крепкий чай разлить в пиалы —
      давай поговорим о том о сем,
      как будто ты еще не умирала.

      Давай поговорим на посошок,
      я буду Петр, а ты Февронья... лада,
      ты умерла? Я знаю. Хорошо.
      А я живой, но здесь меня не надо.

      Давай тогда хотя бы помолчим,
      мне одному так грустно — Бога ради,
      послушаем, как тикают лучи
      луны на вечно-синем циферблате.

      Поговорим, поплачем, помолчим,
      посмотрим на биение пороши,
      и упадем за амальгаму – в дым,
      где смерти нет,
      но и бессмертья — тоже.

      Удалить